У нее нет правил

Саша невысокого роста, не то чтобы невысокого, а совсем невысокого, маленький, а еще он полный, даже не полный, а толстый. Ну такой колобок. Смешарик. Когда он идет, то забавно переваливался. Ему, пожалуй, не хватает пропеллера за спиной. Смешной? Может быть для кого-нибудь, но почти всех девчонок с нашего курса он очаровал, сам того не ведая и не желая. У него добрые голубые-голубые глаза. Посмотришь и кажется, что смотришь в небо. У голубого неба нередко холодный оттенок, а у Саши — теплый. Там, в этом его небе тепло и радостно, уютно и спокойно, и еще волшебно. Куда-то ты уплываешь в этих глазах, он что-то, наверное, тебе говорит, главное — вовремя кивнуть, а дальше висеть между небом и землей или что там у него есть, где-то, где-то во вселенной. А еще у Сашки черные ресницы слегка загнутые вверх, и когда он улыбается, то в ответ невозможно не растянуться в какой-то глупой блаженной улыбке. Темные волосы с едва начинающейся проседью всегда взъерошены. Вчера он играл Винни Пуха. Никто не может сыграть лучше него. Потому что он — настоящий Винни Пух. Конечно, он застрял. Он такой! Большой и толстый. И думаю, он застревает не только в чьей-то норе, но остается в сердце. Играл не со мной. Мне вообще никогда не выпадало с ним играть. Во-первых, мы с разных курсов, а во-вторых, вот как-то не повезло. А со Светкой он репетирует домового. И вот наш Сашка, просто шарик на маленьких толстых ножках, запросто взлетает на забор, говорит ей что-то смешное, а может и несмешное. Разве можно вслушаться? Ты просто смотришь на него, слушаешь его тембр, и тебе уже хорошо и весело. А Света хитро улыбается, говорит ему что-то в ответ, и они оба начинают хохотать так, что все, кто на репетиции трясутся от смеха. Вот такой он, очень толстый Сашка. А сейчас он сидит напротив, перед ним тарелка со шницелем и салатом, передо мной тоже какая-то еда. Он смотрит на меня влюбленными глазами, а я на него. У нас ничего никогда не получится: у него двое детей, и он их воспитывает почти один, и у меня двое детей, и я своих воспитываю одна. Ему, наверное, уже лет тридцать восемь — совсем старый! А мне двадцать девять, тоже, конечно, много! А еще Сашка — мойщик окон небоскребов. Да, да. Я только забыла, как называется эта профессия. Вы только представьте себе, такой большой, круглый и моет окна. Какие канаты должны его удерживать?! Наверное, небо, глядя в его глаза, думает, что он его родственник! А солнце видит, как он улыбается, и тоже принимает его за своего, за маленькое солнышко. Так он и висит в небе перед окном какого-то счастливчика. Да, Саша толстый. Он как-то сказал, что надо бы, может быть, когда-нибудь, похудеть. Или он даже сейчас это сказал? Я не слышу. Сидим мы вот с ним и висим друг у друга в бесконечных мирах наших глаз, он в зеленых, а я в голубых. Конец